Можно ли было не допустить революцию? В какой момент она стала уже совершенно неизбежной? А если удалось бы ее не допустить, то что было бы дальше? Насколько отличался бы такой мир от нашей реальности? По просьбе «Фомы» историки и публицисты, занимавшиеся тем периодом, пытаются представить, мог бы 1917-й год в России пройти по-другому.
Владимир Лавров, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН
Две альтернативы 1917 году
Точку невозврата Россия прошла 1 марта 1881 года. В этот день утром император Александр II подписал указы о создании двух частично избираемых представительных органов власти с совещательными полномочиями (Государственного Совета и Особой комиссии). При этом император сказал, что сделал шаг к конституции.
До конституции, конечно, предстоял еще длинный путь. Но на первый шаг выдающийся император решился и намеревался двигаться в этом направлении. То есть формирование представительного общественного строя, соответствующего буржуазно-рыночной экономике, было начато сверху законной властью, что является самым безболезненным и плодотворным вариантом. Наступал новый этап в развитии реально происходящей буржуазной революции с демократической перспективой, которую император начал в 1861 году отменой крепостного права, затем созданием независимого суда, развитием местного самоуправления, ограничением цензуры и др.
Однако днем 1 марта 1881 года император был убит народовольцами, стремившимися спровоцировать социалистическую революцию. А новый император Александр III под давлением своего учителя К. П. Победоносцева не опубликовал уже подписанные указы, то есть они не вступили в силу.
Теоретически историческое время не было потеряно до конца ХIХ и, возможно, еще до начала первой русской революции - 9 января 1905 года. Однако и император Николай II до октября 1905 года находился под влиянием своего учителя Победоносцева, а главное - ни Александр III, ни Николай II не считали, что Россия, как и другие европейские страны, должна пойти по пути буржуазно-демократического развития. Александр III и Николай II были достойными и искренне верующими людьми, но они не очень-то даже задумывались о такой перспективе. И Государство Российское шло к катастрофе, это даже чувствовалось в общественной атмосфере многими современниками в конце ХIХ - начале ХХ веков.
Альтернативой революциям 1917 года было жесткое подавление Февральской революции. После такого подавления страна оказалась бы в числе победителей в Первой мировой войне, получила бы Константинополь, Босфор и Дарданеллы в соответствии с договорами с Великобританией и Францией, продолжилось бы успешное экономическое развитие России. В целом она стала бы самой мощной военно-экономической державой в мире. Не было бы ни красного террора, ни ГУЛАГа, ни насильственной коллективизации, и, вполне возможно, мощной России удалось бы предотвратить Вторую мировую войну.
Но для этого главе государства требовалось проявить предельную решительность, взять на себя всю ответственность за кровавое усмирение в Петрограде, а не посылать с карательной экспедицией генерала Н. И. Иванова (он просаботирует приказ государя). Император Николай II по своим личностным качествам не был способен справиться с Февральской революцией, а был способен сам стать страстотерпцем, святым.
Ярослав Леонтьев, доктор исторических наук
Перемены были неизбежны. Но какие?
Альтернатива есть всегда. Но боюсь, что после 10 февраля 1917 года ее уже не было. В этот день председатель Государственной Думы Михаил Родзянко в последний раз побывал у Николая II в Царском Селе со своим «всеподданнейшим докладом». В частности, он сказал: «Уже многое испорчено в корне и непоправимо, если бы даже к делу управления были привлечены гении. Но, тем не менее, смена лиц и не только лиц, а и всей системы управления, является совершенно настоятельной и неотложной мерой… Правительство все ширит пропасть между собой и народным представительством. Министры всячески устраняют возможность узнать Государю истинную правду…». Напоследок между ним и Николаем II состоялся такой диалог: «Ваше Величество, я ухожу в полном убеждении, что это мой последний доклад Вам». - «Почему?» - «Я полтора часа Вам докладываю и по всему вижу, что Вас повели на самый опасный путь… Вы хотите распустить Думу, я уже тогда не председатель, и к вам больше не приеду. Что еще хуже, я вас предупреждаю, я убежден, что не пройдет трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет Вас, и Вы уже не будете царствовать». - «Откуда Вы это берете?» - «Из всех обстоятельств, как они складываются. Нельзя так шутить с народным самолюбием, с народной волей, с народным самосознанием, как шутят те лица, которых вы ставите. Нельзя ставить во главу угла всяких Распутиных. Вы, государь, пожнете, то, что посеяли». - «Ну, Бог даст». - «Бог ничего не даст, Вы и Ваше правительство все испортили, революция неминуема».
Михаил Владимирович Родзянко не был пророком, просто он знал о существовании заговора с участием думцев и генералов, которые ждали лишь отъезда царя из столицы в Ставку, где и планировали совершить дворцовый переворот. Но он, скорее всего, по личному убеждению, пытался дать императору последний шанс. Возможно, это и было одной из альтернатив: решающие перемены в правительстве, примирение царя с Думой, освобождение арестованных общественников - и уличный пар был бы выпущен патриотическими манифестациями вместо беспорядков. Но Николай II так не мог, разумеется, поступить, потому что иначе ему пришлось бы переступить через самого себя. Потом он довольно неожиданно уехал в Могилев 22 февраля, буквально накануне начала уличных выступлений в честь международного женского дня по старому стилю. Нарочно не придумаешь!
Не исключено, что решительные меры в соединении с четкой координацией со стороны самого царя еще могли спасти сложившееся положение. Увы, самодержец был слеп. Даже 27 февраля, получив от Родзянко телеграмму: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано… Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца», - Николай II сказал министру двора Фредериксу: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать».
Так что детерминированной была не сама катастрофа и гибель монархии, а перемены в управлении страной и армией, с участием Николая II или при отстранении оного, и не исключено, что политэмигранту Ульянову и дальше пришлось бы развлекать швейцарскую левую молодежь байками о грядущей лет этак через «дцать» социальной революции. Ведь на поверку «вождь мирового пролетариата» тоже не был в курсе готовящегося переворота. В отличие от генерала Алексеева, фильтровавшего, как полагают историки, поступавшие в Ставку телеграммы. В итоге произошло то, что произошло.
Генерал Дубенский с грустью отметил, что царь отрекся от престола, «как сдал эскадрон». Вот и записи в дневнике Николая II говорят сами за себя. В роковое 2 марта: «…В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман!». А уже на другой день: «Спал долго и крепко… Читал много о Юлии Цезаре… В Петрограде беспорядки прекратились - лишь бы так продолжалось дальше». Не было бессонницы и на другой день. Думаю, что тут проявились не железная выдержка и не цинизм, а, наоборот, великопостное смирение, упование на Провидение Господне и соразмерение отречения с покаянием, мол, так угодно Богу и Родине.
Желание Смуты
«…Р[оссия] на краю пропасти. Каждая минута дорога. Все это чувствуют и задают вопросы: что делать? Ответа нет». Эта запись появилась в записной книжке историка Ключевского весной 1898 года. Ещё не было войны, ни Русско-японской, ни тем более Первой мировой, ещё не было Государственной думы, Распутина, запасных полков Петроградского гарнизона. И большевиков как таковых тоже не было. А проблемы, угрожающие бытию России, как видим, уже были.
Но «что делать» действительно никто не знал, Ключевский прав. Феноменальная неадекватность российской элиты составляла главную, причем принципиально неразрешимую проблему. Либеральная бюрократия упорно продвигала страну навстречу политическому краху. А либеральная общественность пыталась ускорить этот процесс. На последнем этапе к паралитикам власти присоединились эпилептики революции. О том, что первые и вторые суть близкие родственники, что русский либерал взрастил русского революционера, написал Достоевский в романе «Бесы». Его пророчество о русской революции сбылось. Стало быть, уже в 1871 году было ясно, что дело идет к худу. И впоследствии, вплоть до самого обвала русская литература продолжала ставить русской жизни безошибочный диагноз. «Главное - перевернуть жизнь, а все остальное - не нужно», - эти слова одного из героев рассказа Чехова «Невеста» (1903) выражают общее катастрофическое настроение времени.
К 1917 году это настроение пронизало не только общество, оно распространились на весь правящий слой, всю элиту, придворные круги. Все привыкли жить в атмосфере презрения к русской власти. И к русской жизни, якобы испоганенной этой властью. И потому в решающий момент никто не двинулся с места, никто не попытался исполнить свой долг, свои прямые обязанности - обуздать беззаконных похитителей власти. Историческая Россия сдалась без борьбы, «слиняла в три дня».
И тогда открылась главная опасность, главная угроза, тяжелейшая и застарелая болезнь русской цивилизации - Смута. Февральский переворот, устранение державного лица разрушили последнюю преграду, оберегавшую русскую жизнь от лавинообразного распада и разложения. Начались массовые убийства офицеров, погромы дворянских усадеб, церквей и монастырей. Теперь страну невозможно узнать. В одночасье отменены красота и человечность русской жизни. Точнее сказать, не отменены, а вытеснены, заслонены злобой, яростью и кровью. Это то, к чему с начала войны призывал и о чем мечтал русский политэмигрант Ленин: «Превратить войну империалистическую в войну гражданскую».
Теоретически предвидеть подобное развитие событий было возможно. Разрушительная энергия Смуты копилась давно, задолго до катастрофы 1917 года. Точкой невозврата стали, очевидно, либеральные реформы 1860-х годов. Эти реформы обострили все русские противоречия, завершили культурный раскол нации и поколебали основу - культурно-нравственную систему страны. Такой ценой внедрялся либеральный проект. Нечто принципиально иное, благотворное и оздоравливающее, то есть проект национальный, в ту пору было просто-напросто «некем взять». Кстати, и сегодня тоже - «некем».
Дмитрий Володихин, доктор исторических наук
Альтернатива была
Я не думаю, что катастрофа 1917 года - а я рассматриваю ее «слитно», то есть Февраль и Октябрь как две стадии одного явления, - явление, абсолютно детерминированное всем ходом развития нашей страны. Более того, я совершенно уверен, во-первых, в том, что у России могло быть иное, не столь несчастливое и не столь кровавое будущее, если бы она счастливо преодолела кризис 1917 года; и, во-вторых, в том, что этот кризис превратился в катастрофу в очень значительной степени под действием внешних факторов, а не внутренних.
Да, у России на тот момент была чрезвычайно развращенная, бездеятельная и необыкновенно самоуверенная политическая элита, в составе которой не так-то просто отыскать человека дела, энергичного «специалиста», но с избытком хватало корыстолюбцев, утопистов, пустых прожектеров, политических радикалов, бездумно верующих в свои разрушительные идеалы. Думается, резкая смена состава политической элиты, совершенная «сверху», то есть своего рода «очищение», инициированное самим монархом, могла бы оздоровить ситуацию и дать России хороший шанс избежать социального катаклизма. Кое-что в этом направлении делалось. Однако условия войны, а также подрывные действия наших оппонентов по мировому вооруженному противостоянию ускорили процессы распада, слома, сделали ситуацию более хрупкой, а механизмы власти менее резистентными.
«Верхи» элементарно не успели… Но неправильно было бы сваливать на них вину за свершившуюся катастрофу: они хотя бы честно боролись с нарастающим валом проблем, стремясь затормозить его развитие в опасную сторону.
Выход России из войны в стане победителей, да еще при сохранении монархии и сильной Церкви, мог бы привести экономическое состояние страны на принципиально иной, более высокий уровень, а ее благотворное влияние на мироустройство сделалось бы препятствием к падению цивилизации в новую мировую войну.
События октября 1917 года часто пытаются представить неким леворадикальным, авторитарным переворотом, осуществлённым против «молодой российской демократии». При этом могут и поругивать саму молодую демократию: дескать, была она слишком слабой и разболтанной. Такую и свергнуть оказалось легко. Да туда ей, собственно, и дорога, хотя большевики всё равно плохие.
Александр Фёдорович Керенский
Здесь очень много штампов, которые возникают от незнания некоторых вещей. Нет, не обязательно из того незнания, что отличает «двоечников» всех возрастов. Человек может быть вполне образованным и начитанным, искренне интересующимся своей страны, а вот схватывать картину в целом у него получается плохо. А без этого всегда будет происходить подпитка разного рода мифов и штампов. Попытаемся хотя бы «потеснить» некоторые из них.
Прежде всего надо отметить, что Временное правительство вовсе не было такой рыхлой и нерешительной коалицией, какой её иногда представляют. Хотя коалиционные кризисы имели место быть, но осенью 1917 года на властном Олимпе находилась либеральная хунта, пытающаяся всячески ограничить демократические институты. Речь идёт о так называемой Директории («Деловом кабинете»), который создал правый эсер Александр Керенский. Входило в неё пять человек: он сам, Алексей Никитин (меньшевик), Михаил Терещенко (беспартийный, крупный предприниматель), Александр Верховский (беспартийный), Дмитрий Вердеревский (беспартийный).
Керенский сделался одновременно и министром-председателем (премьером), и Верховным главнокомандующим, получив, по сути, диктаторские полномочия. Иосиф Сталин тогда иронически писал о «новой» власти: «Избранная Керенским, утвержденная Керенским, ответственная перед Керенским и независимая от рабочих, крестьян и солдат» («Кризис и Директория»). После образования Директории и сосредоточения полномочий Керенский взял, да и распустил Государственную думу, которую, между прочим, выбирали в отличие от его правительства. У нас очень любят поплакаться по поводу роспуска Учредительного собрания и о порушенной «легитимности». А вот про первый русский парламент и его легитимность почему-то не вспоминают.
Владимир Ильич Ульянов (Ленин)
Одновременно Керенский провозгласил в России республику, опять-таки без всяких там выборных органов, и потом уже упразднил Директорию, создав новое коалиционное правительство (туда входило 4 кадета и 2 прогрессиста). Правда, нечто подобное парламенту при нём всё-таки возникло. 14–22 сентября (27 сентября – 5 октября) в Петрограде прошло Всероссийское демократическое совещание. В нём приняли участие представители от Советов, профсоюзов, городских самоуправлений, земств, кооперативных организаций и других.
Большинство из 1000 делегатов являлось сторонниками Партии социалистов-революционеров (эсеров), но сильные фракции имели большевики и меньшевики. На совещании было принято решение создать так называемый Предпарламент (Всероссийский демократический совет, Временный совет Российской республики). Причём вначале предполагалось, что правительство будет подотчётно этому выборному органу. Однако затем из проекта резолюции положение о подотчётности выкинули, а сам Предпарламент преобразовали в совещательный орган при правительстве. Такой вот «демократический» кульбит. Более того, потом состав этого Предпарламента, который правильно было бы назвать «недопарламентом», изменили - сверху. «Временные» включили туда кадетов и представителей торгово-промышленных организаций. Большевики вначале участвовали в работе ВСР, но после всё-таки вышли оттуда, взяв курс на передачу власти Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Надо сказать, что Временное правительство попыталось подмять под себя и местные власти. Вначале сделали ставку на председателей губернских земских управ. Они должны были занять места губернаторов. Однако потом власть «подарили» губернским комиссарам, назначаемым сверху. Те, правда, должны были назначаться по согласованию с органами самоуправления, но этот фиговый листок никого не обманул.
Уж на что куцым был Предпарламент, но даже и он в конце концов взбунтовался против Керенского и его хунты. Вечером 24 октября состоялась сессия, на которой выступил один из лидеров меньшевиков Фёдор Дан. Он выразил полное несогласие с большевиками, хотя в то же самое время особо подчеркнул: конфликт между властью и левыми радикалами должен быть урегулирован исключительно мирными средствами. Иначе победят радикалы правые, чего нельзя допустить ни в коем случае. И, безусловно, необходимо вплотную заняться социальными преобразованиями, выполняя чаяния масс, идущих за большевиками. Левые силы (эсеры, меньшевики) предложили Предпарламенту резолюцию, содержащую довольно-таки жёсткую критику в адрес правительства.
В ней требовалось немедленно провозгласить программу «земли и мира», а также создать Комитет общественного спасения. По замыслу творцов резолюции, он должен был состоять из представителей Советов и городских самоуправлений, действующих в тесном контакте с правительством. Резолюция была принята, но Керенский и его министры послали Предпарламент куда подальше, ещё раз проявив свой недюжинный демократизм.
2. ВЗЛЁТ И ПАДЕНИЕ ЭСЕРОВ
С «демократизмом» Временного правительства мы разобрались. Теперь стоит коснуться вопроса о «леводемократической альтернативе» большевизму - об эсерах и меньшевиках. Их часто позиционируют как партии «демократического социализма», которые могли бы провести Россию между Сциллой большевизма и Харибдой либерализма. И действительно, потенциал у этих партий имелся. Особенно впечатляющим выглядит взлёт эсеров, произошедший после Февральской революции. Летом 1917 года численность их партии достигла 1 млн членов - это был пик популярности социалистов-революционеров, самой влиятельной неонароднической силы в стране.
Однако период подъёма весьма быстро сменился периодом упадка. Эсеры получили поддержку большинства, но так и не смогли ею воспользоваться. Для этого нужно было выполнить как минимум два условия. Во-первых, придерживаться идейно-политических основ, а во-вторых, поддерживать организационно-политическое единство. И вот с этим у эсеров было очень плохо. Они попали в идейную зависимость от меньшевиков и фактически отказались от своей народнической основы. Как известно, народники были против того, чтобы проходить фазу капиталистического развития, считая, что у России существуют самобытные институты (община и артель), необходимые для социалистической реорганизации.
Это положение подверглось абсолютной ревизии, и в 1917 году эсеры стояли на позициях ортодоксального российского марксизма (меньшевизма), согласно которому капиталистический путь нужно пройти до конца. Показательно, что сами меньшевики были, мягко говоря, не очень-то популярны. И это показали итоги выборов в Учредительное собрание, на которых они получили всего 2,1% (тогда как большевики 24,5%). То есть сама идея социал-реформистского пути развития успехом не пользовалась. Эсеров же поддерживали как революционно-социалистическую партию, каковой она к тому времени не являлась. Вот почему они так быстро растратили весь свой огромный политический капитал и не смогли стать альтернативой большевизму.
Весной 1917 года Петроград захлестнули митинговые страсти
«Исторический» парадокс: большевики-марксисты были намного ближе к народничеству, чем сами эсеры. Они не собирались держаться за институты буржуазной демократии и идти путём длительного реформирования капитализма. Кстати, Владимир Ленин не был на первых порах сторонником форсированного строительства социализма (о чём ещё будет разговор). Он выступал за то, чтобы совершить (точнее, завершить) буржуазно-демократические преобразования в условиях власти Советов, избираемых (с возможностью отзыва) от предприятий, воинских частей и т.д. Тем самым предполагалось начать путь к социализму.
Но вернёмся к эсерам. Помимо идеологического ревизионизма для них был характерен потрясающий организационный раздрай. В партии существовало несколько ожесточённо спорящих друг с другом течений.
Выделяют правых эсеров (Николай Авксентьев, Екатерина Брешко-Брешковская), центристов (Семён Маслов, Виктор Чернов) и левых (Мария Спиридонова, Борис Камков). (К слову, эсеровский центр фактически тоже был расколот - на лево- и правоцентристов.) Причём поначалу в авангарде раскольничества стояли именно правые. Так, 16 сентября они опубликовали воззвание, в котором обвинили ЦК ПСР в пораженчестве. Правые призвали своих сторонников создавать объединения на местах и быть готовыми к проведению отдельного съезда. Более того, они захотели создать в ряде губерний свои собственные избирательные списки.
Получается, что значительная часть эсеров была готова к практически всемерной поддержке либеральной хунты Керенского, раскалывая в то же самое время свою же собственную партию.
Обособлялась и левая часть партии, к чему её активнейшим образом подталкивали. Сама фракция возникла ещё на III съезде в конце мая - начале июня 1917 года. Тогда она раскритиковала партийное руководство за «перемещение центра опоры партии на слои населения, по классовому характеру своему или уровню сознательности не могущие быть действительной поддержкой политики истинного революционного социализма». Левые потребовали передать землю крестьянам и власть Советам. И тогда ЦК вполне по-«демократически» запретил им выступать с критикой решений съезда. А 29–30 октября левых просто исключили из партии, целиком распустив петроградскую, воронежскую и гельсингфоргскую организации. И только после этого левые приступили к формированию собственных партийных структур и стали готовить отдельный съезд.
Кстати, вот весьма любопытный момент. В распущенной петроградской организации ПСР левых поддерживали 40 из 45 тыс. членов. Вдумаемся: левые составляют меньшинство в партии, однако за ними идут практически все столичные социалисты-революционеры! Это ли не показатель мощнейших разрушительных процессов и перекосов, имеющих место быть в этой гигантской, но крайне рыхлой партии?
Советская пропаганда и историография убеждали нас, что Октябрь 1917 г. был предопределен всем ходом всемирно-исторического процесса и других вариантов у страны не было. И до сих пор среди отечественных консерваторов, монархистов и коммунистов, а также среди западных левых интеллектуалов доминирует взгляд, что в России могла утвердиться только диктатура – белая или красная, с порога отметаются попытки хотя бы проанализировать шансы и потенциал демократической альтернативы. Да, большевики взяли власть, но это вовсе не значит, что это был неизбежный итог. Был ведь еще и путь февраля 1917 г., который не был реализован до конца и прерван октябрем 1917 г. и разгоном Учредительного собрания в январе 1918 г.
После крушения монархии в феврале 1917 г. движение страны в сторону многопартийности, политических свобод и демократии, которое венчало долгожданное и легитимное Всероссийское учредительное собрание, было вполне закономерно. Оно было подготовлено предшествующими десятилетиями модернизации страны, развитием гражданского общества, приверженностью значительной части интеллигенции идеям демократии и т. д. Этому восходящему потоку противостоял поток нисходящий, достигший апогея в годы Гражданской войны, – на архаизацию, насильственные действия вместо мирных, распыление целых классов, уничтожение и деградацию структур. Именно первый путь должен был стать для страны магистральным. И то, что страна была уведена с него в силу целого ряда причин, вовсе не значит, что он был маловероятен. Сегодня мало кто склонен связывать демократическую альтернативу с партией социалистов-революционеров (ПСР). Она вступила на арену российской политики на рубеже 1901–1902 гг. как преемница и продолжательница идей и традиций старого народничества и прежде всего народовольчества. Ныне в общественном сознании причудливо переплелись советские и постсоветские оценки: эсеры – это революционаристская, террористическая, почвенническая партия, сочетавшая в своей программе социалистические утопии и консервацию патриархальных пережитков, террором разжигавшая накал страстей в обществе, открывшая дорогу большевистскому красному террору, который трактуется как прямое и логическое продолжение эсеровского оппозиционного терроризма (мне представляется, что вовсе не террор был главным в мировоззрении и в практике демократической части эсеров. Террористическая же тактика начала ХХ в. была, на мой взгляд, серьезной ошибкой, навредившей ПСР как массовой социалистической партии). В результате для большинства сегодня эсеры и демократия – это полный оксюморон.
Говорить о реалистичности эсеровской демократической альтернативы в 1917 г. я полагаю допустимым хотя бы потому, что предложенная ПСР программа преобразования страны, где главными пунктами были «социализация земли» и федеративное устройство России, получила поддержку значительной части страны. Именно это позволило ей стать в 1917 г. самой многочисленной и популярной партией в России. Один из лидеров эсеров – Виктор Чернов в 1930-е гг. констатировал: «Эти выборные успехи приходится всецело приписать огромной популярности, которую завоевала эсеровская программа, в особенности же два ее пункта: земельная реформа и требование федеративного переустройства России. Наоборот, источником слабости партии была ее тактика».
Эсеры выиграли выборы в Учредительное собрание, проходившие уже после захвата власти большевиками. ПСР получила 58% голосов (вместе с национальными партиями эсеровской ориентации) или 39,5% без них (по подсчетам историка Льва Протасова). И эта демократическая альтернатива уже начала реализовываться, когда была оборвана разгоном Учредительного собрания, расстрелом демонстраций в Москве и Петрограде в его защиту и разгоревшейся вслед за этим Гражданской войной.
Популярность эсеров не свалилась на них как манна небесная. Успех программы «социализации земли» стал своего рода реваншем за провал народнического хождения в народ в 1874 г. Эсеры смогли извлечь урок из этого неудачного эксперимента своих предшественников, не понимавших ни условий жизни крестьянства, ни его психологии. И то и другое позже было очень серьезно в течение десятилетий изучено народническими экономистами, статистиками, социологами, писателями, и эсеры наладили обратную связь с крестьянством, обкатали свои законопроекты в I и II Госдумах, создали такую модель преобразования страны, которая не только удовлетворяла большинство крестьянства, но и пользовалась большой симпатией и у пролетариата, и у немалой части интеллигенции. Для интеллигенции важно, очевидно, было то обстоятельство, что «свобода мнений и критики» не была столь скована в эсеровской среде, как у более догматичных социал-демократов. По словам Зинаиды Гиппиус, эсеровская партия была им «все-таки ближе всякой другой, особенно марксистской, как более русская, более народная, отрицающая в России «диктатуру пролетариата» и признающая «роль личности в истории». В конце своей жизни социолог с мировым именем Питирим Сорокин так объяснял свой юношеский выбор в пользу эсеров: «В противоположность социал-демократам эсеры претендовали на роль партии всех трудящихся классов – крестьян, рабочих и интеллигенции. <...> Они особо подчеркивали роль творческих идей, волеизъявления, «борьбы за индивидуальность» против «борьбы за существование», значимость неэкономических факторов, детерминирующих социальные процессы и человеческое поведение» . И не случаен успех ученых, испытавших влияние народнических идей, – Николая Кондратьева, Александра Чаянова, Питирима Сорокина, Александра Челинцева и др.
Впрочем, не надо преувеличивать сугубую крестьянскость эсеров. ПСР всегда говорила о «триедином рабочем классе», в который включала трудовое крестьянство, пролетариат и интеллигенцию. И совершенно неверно называть концепцию эсеров, как это часто делается, «крестьянским социализмом»: без мощного индустриального развития, мощного и развитого пролетариата и интеллигенции эсеры не мыслили себе социализма, ведь многие эсеры действительно считали Карла Маркса одним из своих учителей наряду с Петром Лавровым и Николаем Михайловским.
Демократический эсеровский вариант народнической модели переустройства России был одной из первых попыток приспособления традиционных цивилизаций незападного мира к требованиям модернизации, органичного и безболезненного соединения сильных и конструктивных сторон традиционной и технологической цивилизаций, в том числе и максимально безболезненное инкорпорирование крестьянства в модернизируемое общество, преодоления раскола культур в России, попыткой синтезировать нечто единое – хотя, несомненно, эта концепция была в некоторых своих частях утопична. До сих пор доминирует точка зрения, что центральным ядром народнической и эсеровской идеологии был вопрос об «особых путях» развития России. Мне более верным представляется взгляд видного эсеровского публициста Марка Вишняка, который видел «главнейший признак в идеологии народничества» в «признании народа определяющим агентом русской истории, ее правообразующим фактором – в меньшей степени в прошлом, в возрастающей степени в будущем». Не менее важным признаком он считал подчеркивание ценности человеческой личности и создание демократического общественного устройства.
Если задуматься, как в 1917 г. прошел водораздел, разведший по разные стороны баррикад и фронтов Гражданской войны социалистов, – это как раз будет комплекс вопросов о личности, о демократии, о том, «социализм для народа или народ для социализма». Именно в ответе на эти вопросы объединились на практике, с одной стороны, эсеры и часть меньшевиков, с другой – большевики с левыми эсерами, частью максималистов, меньшевиков, анархистов. И здесь уместно напомнить, что помимо демократической была и недемократическая эсеровская альтернатива в лице эсеров-максималистов и левых эсеров, выступивших союзниками большевиков во время октябрьских событий (затем левые эсеры, как известно, поддержали разгон Учредительного собрания и вошли в Совнарком).
Развивая главный тезис немецкого историка Манфреда Хильдермайера, можно действительно утверждать, что широкая популярность и поддержка вкупе с приверженностью большей части партии эсеров идеям демократии и самоуправления давали им реальный шанс стать центром объединения разных политических сил, стать властью, способной к эволюции под давлением жизни и интересов тех классов, чьи интересы она взялась защищать.
Демократическая часть эсерства потенциально способна была это сделать. Ее на это толкали традиции терпимости к инакомыслию, народнического народолюбия, неприятие позиции «власть ради власти», желание прийти к власти демократическим, легитимным путем через всенародные выборы, нежелание разжигать в России костер социальных и политических экспериментов. Это принципиально важно: не рассматривая насилие как инструмент социалистического преобразования общества, демократически настроенные и незашоренные в своей догме эсеры были бы вынуждены эволюционировать под напором жизненных реалий, под напором крестьян, рабочих и интеллигенции, которых они вовсе не были готовы подавлять силой. Именно эти черты у немалой части эсеров и заставили их сделать выбор в пользу народа, который большевики de facto рассматривали как инструмент для достижения социализма. Собственно, это один из важнейших факторов, сделавших большую часть эсеров противниками коммунистической диктатуры, какими они оставались вплоть до своей гибели в конце 1930-х гг.
Эсеры (за исключением эсеров-максималистов и левых эсеров) были приверженцами демократического социализма, активно используя этот термин с 1920-х гг. – европейские социалистические партии заговорят о его ценностях позднее. Волею судеб в России победившая на выборах в Учредительное собрание ПСР на несколько десятилетий раньше европейских социалистов вступила на путь движения к «социальному государству» (один из вариантов которого известен теперь как «шведская модель социализма»), определившего современный облик Европы. А действия эсеров по защите политических свобод и прав, их реальная и энергичная работа по развитию самоуправления, институтов и практики демократии и парламентаризма, по поддержке профсоюзов в защите своих прав перед работодателями в будущем, несомненно, имели бы огромное значение для превращения России в развитое европейское общество. У демократически настроенных эсеров был, на мой взгляд, реальный шанс удержать Россию на путях демократии и парламентаризма – если бы, как справедливо говорила член ЦК ПСР Евгения Ратнер в декабре 1917 г. на IV съезде ПСР, Учредительное собрание было созвано на 2–3 месяца раньше и были начаты аграрные преобразования. Да, Учредительное собрание надо было проводить еще в августе-сентябре 1917 г., несмотря на сопротивление кадетов и части членов ЦК ПСР, цеплявшихся за коалицию. Да, Чернову надо было бунтовать против коалиционной политики ЦК ПСР, раскалывать партию и, опираясь на большинство эсеров, создавать однородное социалистическое правительство еще в сентябре.
И к решению вопроса о земле тоже нужно было приступать как можно скорее, а не откладывать его до созыва Учредительного собрания. Нужно было сильнее давить на союзников для скорейшего заключения мира без аннексий и контрибуций. Был шанс, что получение крестьянами (в том числе в солдатских шинелях) земли хотя бы до некоторой степени успокоит солдат и даст им надежду на скорое выполнение и остальных их требований, в том числе и мира. Это дало бы дополнительные козыри для агитации среди солдат о необходимости удержать фронт. Если бы все это эсеры сделали к началу осени 1917 г., то захват власти большевиками стал бы менее вероятным, а разгон Учредительного собрания – невозможным.
Демократическое развитие России было еще вполне возможно и после захвата власти большевиками, но, став властью, большевики почувствовали ее вкус, воспользовались грубой силой и не дали легитимному волеизъявлению масс проявить себя в полной мере. Вишняк много позже в своих мемуарах констатировал: «Если Октябрь расценивать как легкомысленную или безумную авантюру, ликвидация Учредительного собрания была не чем иным, как предумышленным преступлением». Сохранить и упрочить свой демократический выбор обществу уже не удалось: с разгона Учредительного собрания началась неизбежная эскалация Гражданской войны.
После Февральской революции 1917 г. в России возникло три варианта развития ситуации. Первый вариант – победа блока демократических и социалистических сил, т. е. социал-демократический капитализм. Второй вариант – реставрация конституционной монархии, т. е. консервативный капитализм. Третий – установление большевистской диктатуры в результате революционного переворота, т. е. попытка строительства социализма большевистской модели.
Ход событий 1917 г., начиная с февральской революции, таил в себе различные альтернативы: буржуазно-демократическую (Керенский), военно-диктаторскую (Корнилов), социалистическую (Мартов), леворадикальную – большевистскую (Ленин). Последняя была осуществлена благодаря экономическому и политическому кризису, падению авторитета временного правительства, авантюризму правых сил, радикализму низов, энергии и политической воле большевистских вождей.
Однако до августа 1917 г. большая часть населения России была не с большевиками. Судя по составу Советов и органов местного самоуправления народ поддерживал меньшевиков и эсеров.
В апреле 1917 г. в рядах меньшевиков состояло не менее 100 тысяч человек. Ведущую роль меньшевиков в политической жизни страны признавали и их противники. Вместе с тем одновременно происходил постоянный рост влияния эсеров и большевиков. Одной из причин этого было участие меньшевиков в коалиционном Временном правительстве. Население постепенно разочаровывалось в политике коалиционного временного правительства. Соответственно падало и влияние меньшевиков на массы. Другой причиной было отсутствие единства в рядах меньшевистской партии. Так, например, позиция меньшевиков-интернационалистов во главе с Ю. О. Мартовым резко отличалась от позиции руководства меньшевистской партии, проводившего политику “революционного оборончества” в составе коалиционного правительства. Мартов считал ошибкой участие меньшевиков в правительстве и продолжение “революционной войны”.
В тоже время Мартов предупреждал о правой опасности, наличие которой подтвердило затем выступление генерала Корнилова.
Временное правительство и большевики предотвратили попытку Корниловского переворота, но с этого момента значительная часть населения начинает поддерживать большевиков.
Так, в ходе голосований в Петроградском и Московском Советах в конце августа впервые были отвергнуты меньшевистские резолюции и приняты резолюции большевиков. В результате к руководству Советов в столицах, а затем и в других городах начинают приходить большевики.
Тем не менее, социалистическая альтернатива большевистскому коммунизму продолжала существовать. Её реализация зависела, прежде всего, от блока социалистических партий. Одним из вариантов была идея создания однородного социалистического правительства, с которой выступал Ю. О. Мартов. Он был убеждён, что блок левых сил сможет стать гарантией против их раскола, способного привести страну к гражданской войне. Политический компромисс, предложенный Мартовым, мог стать поворотным пунктом революции и обеспечить её мирное развитие и предотвратить гражданскую войну. Его идея привлекала и В. И. Ленина. Но компромисс не состоялся. Опасаясь быстрой популярности большевиков и большевизации Советов, меньшевики и эсеры к концу сентября 1917 г. вернулись к политике правительственной коалиции с кадетами. Это привело к ещё большему падению их авторитета, так как вновь связало партию меньшевиков с непопулярным Временным правительством. С другой стороны, эта политика меньшевиков толкнула массы к большевикам под их радикальные лозунги: мир, хлеб, земля; а самих большевиков резко подвинула к идее вооружённого восстания против Временного правительства как единственному способу разрешить политический кризис.
Опасность гражданской войны могла быть ликвидирована ещё в октябре – ноябре 1917 г. в период октябрьского переворота. Ещё 10 октября 1917 г. в ЦК партии большевиков произошёл раскол, вызванный предложением Каменева и Зиновьева о поисках компромисса с другими социалистическими партиями. В. И. Ленин тогда оказался в большинстве, настояв на подготовке к вооружённому восстанию. Каменев выразил своё несогласие с Лениным, считая, что в России ещё не сложились условия для установления социализма. По его мнению, взятие власти большевиками было бы несвоевременным, партии не удалось бы построить подлинный социализм, что дискредитировало бы и саму идею социализма. По мнению Каменева и Зиновьева, у большевиков существовали отличные шансы на выборах в Учредительное собрание – примерно треть всех голосов. “В Учредительном собрании мы будем настолько сильной оппозиционной партией, что в стране всеобщего избирательного права наши противники вынуждены будут уступать нам на каждом шагу. Либо мы составим вместе с левыми эсерами, беспартийными крестьянами и прочими правящий блок, который в основном будет проводить нашу программу” . Победа, о которой размышляли Каменев и Зиновьев, была бы парламентской , а не революционной.
Попытки Мартова уже в дни восстания мирно разрешить кризис путём переговоров представителей всех социалистических партий и создания общедемократического правительства не увенчались успехом. Правые меньшевики и правые эсеры в знак протеста против восстания покинули II съезд Советов. Большевики в этих условиях также отвергли предложение Мартова.
Тем не мене и после прихода к власти большевиков Мартов не терял надежды на предотвращение гражданской войны. Как только выяснилось, что новый режим выражает волю только большевистской партии, а не Советов, часть большевиков, левые эсеры и меньшевики-интернационалисты резко изменили свою позицию. Руководство “социалистической оппозицией” взял на себя профсоюз железнодорожников – Викжель, где большевики всегда были в меньшинстве. С целью предотвращения гражданской “братоубийственной войны” Викжель направил властям 29 октября 1917 г. ультиматум, требуя образования коалиционного социалистического правительства, без Ленина и Троцкого, угрожая в случае отказа всеобщей забастовкой железнодорожников.
За создание коалиционного социалистического правительства выступали и лидеры большевиков: Каменев, Зиновьев, Рыков, Милютин, Ногин, которые подали в отставку из Совнаркома в знак протеста против чисто большевистского правительства. Однако позиция В. И. Ленина победила. Оппозиционеры признали свои ошибки, но в состав правительства вошли левые эсеры. Однако можно утверждать, что объективно большинство народа выступало тогда за гражданский мир.
Мартов поддержал большевиков в войне с колчаковско-деникинской контрреволюцией и продолжал призывать к соглашению всех социалистических партий. Мартов надеялся, что, когда исчезнет угроза контрреволюции, большевики сами поймут необходимость демократизации всей политической системы. Но этим надеждам не суждено было сбыться. Большая часть меньшевиков встала на сторону контрреволюции, а большевики, победив в гражданской войне, почувствовали себя достаточно сильными, чтобы избавиться от нежелательных союзников-критиков. С августа 1920 г. меньшевики перешли на нелегальное положение, а к 1922 г. все активные члены партии меньшевиков оказались в тюрьме или в изгнании.
Заключение
Великая Российская революция своеобразно разрешила весь блок острейших противоречий. Получилось совсем не то, во имя чего она совершалась. Для рабочих капиталистическая эксплуатация сменилась эксплуатацией нового собственника – государства. Для крестьянства прежний гнёт уступил место новому, не менее тяжкому в форме продразвёрсток в рамках политики “военного коммунизма”. Советская власть отказалась от принципов демократии и превратилась в административно-командную систему управления. Изменился и характер самой большевистской партии. Сгорела романтика революционных иллюзий, и на поверхность выступали реалии жестокой партийной борьбы.
Предельный радикализм революции привел к распаду российской империи и к возрождению российской государственности в новой советской форме, но со старыми традициями бюрократизма, преследования за инакомыслие. Распалась российская культура. Страна потеряла огромное интеллектуальное богатство – отряд интеллигенции. Само общество распалось, ощущая себя лишь по классовому признаку и без единого общегосударственного сознания.
В качестве итога следует сказать, что Российская революция оказала огромное воздействие на весь мир. Обозначилась альтернатива развития мировой цивилизации в виде социалистического эксперимента, был преподан урок огромной роли политической организации и идеологии.
В результате Великой Российской революции возникло новое переходное общество, для которого были характерны три высшие ценности:
1. великая мечта о светлом будущем,
2. надежда на грядущее единство народов, населяющих страну,
3. осознание отсталости страны, удесятерённой разрухой мировой и гражданской войн, рождало великую энергию по превращению России в передовую, стоящую в ряду наиболее развитых государств мира страну.
Литература:
Основная:
Верт Н. История советского государства. 1900 – 1991. М., 1994. С. 74 – 149.
История России (Россия в мировой цивилизации)/Сост. и отв. ред. А. А. Радугин . М., 1998. С. 224 – 252.
История России. Часть III. ХХ век: выбор моделей общественного развития / М. М. Горинов, А. А. Данилов, В. П. Дмитренко. М., 1994. С. 3 – 107.
Семенникова Л. И. Россия в мировом сообществе цивилизаций. Брянск, 1999. С.334 – 395.
С. А. Кислицын . Ростов н/Д, 1999. С. 324 – 327, 338 – 347,354 – 386.
Дополнительная:
Боффа Дж. История Советского Союза. Т. 1. М., 1990. С.38 – 153.
Карр Э. Х. Русская революция. От Ленина до Сталина. 1917 – 1929. М., 1990. С. 6 – 38.
Медведев Р. А. Русская революция 1917 г.: победа и поражение большевиков. М., 1997.
Пайпс Р. Русская революция. М., 1994. Часть 1. С. 305 – 368, часть 2, часть 3. С. 5 – 170.
Хоскинг Дж. История Советского Союза. 1917 – 1991. М., 1994. С. 35 – 97.
В марте 1917 г. А. Керенский вступил в партию эсеров.
Верт Н. История советского государства. 1900 – 1991. М., 1994. С. 78.
За исключением А. Керенского.
А. Керенский считал, что Совет по мере возвращения к нормальной жизни прекратит своё существование, решил войти во власть.
Узнав, что весь столичный гарнизон перешёл на сторону восставших, войска, направленные в Петроград отказались повиноваться.
Отметим, что многие большевики во главе с вернувшимися из ссылки Л. Каменевым, И. Сталиным склонялись к объединению с меньшевиками в вопросе поддержки Временного правительства и лишь приезд из-за границы В. И Ленина, выступившего с “Апрельскими тезисами”, содержащими идею перерастания буржуазной революции в социалистическую, сорвал возможность такого объединения.
Против высказались только левые эсеры и большевики.
Однако вместо лозунга “От Учредительного собрания к демократической республике!” большинство транспарантов содержали большевистские лозунги “вся власть Советам!”, “Долой наступление!”. См. подробнее: Верт Н. История советского государства. 1900 – 1991. М., 1994. С. 98 – 99.
Верт Н. История советского государства. 1900 – 1991. М., 1994. С. 101.
Там же. С. 103.
Пайпс Р. Русская революция. М., 1994. Часть 2. С. 121.
Цит. по: История России (Россия в мировой цивилизации)/Сост. и отв. ред. А. А. Радугин . М., 1998. С. 234.
История России в вопросах и ответах/Составитель С. А. Кислицын . Ростов н/Д, 1999. С. 367.
История России в вопросах и ответах/Составитель С. А. Кислицын . Ростов н/Д, 1999. С. 385.
Верт Н. История советского государства. 1900 – 1991. М., 1994. С. 111.
Вообще этот вопрос об альтернативах не является новым. И надо сказать, что одним из первых этот вопрос поставил никто иной как Ленин. Ибо известно, что в сентябре-октябре 1917 года Ленин действительно страстно агитировал большевиков за немедленное взятие власти, указывая, что если мы промедлим, не выступим, то тогда временное правительство ко дню открытия второго всероссийского съезда советов, соберет казаков и не даст нам выступить, арестует наш штаб, разоружит красную гвардию. Это Ленин связывал с совместными действиями Керенского и правых генералов.
В другой своей работе «История второй русской революции» Милюков оценивая направления развития политических событий осени 1917 года рассуждал также как Ленин. Он отмечал «или Ленин или Корнилов».
Этими альтернативами нельзя ограничиваться.
Советские историки с жаром отвергали ту точку зрения, которой придерживались зарубежные, что октябрь случился во многом благодаря ошибкам ВП. А что реформистская альтернатива была полностью исчерпана, не имела никаких шансов к осени 1917 года? Надо учитывать, что честными представителями этой альтернативы являлись меньшевики и эсеры. Кстати, должен дать одно разъяснение. Обычно мы к умеренным социалистам относим эсеров. Эсеры полагали, что после свержения самодержавия начнется строительство социализма, какие же они умеренные? Они претерпели удивительную трансформацию в марте 1917 года, лидеры эсеровской партии заявили: пусть власть принадлежит ВП, мы его будем поддерживать постольку, поскольку оно будет способствовать закреплению результатов февраля. Они говорили, что трудовая демократия еще не закреплена и вероятна контрмонархическая революция.
Летом стало очевидно, что если эсеры заявят о переходе помещичьей земли, на их сторону встанут крестьяне. Социализм в России слишком молод и провалиться с треском, если попытается сам встать у государственного руля, - Чернов.
Что касается реформистской альтернативы, действительно, говоря об умеренных социалистах надо учитывать, что они полагали, что нельзя двигаться вперед не опираясь на созидательно-организационные возможности российской буржуазии. Можно согласиться с историками, которые считают, что буржуазия была всегда тесно связана с самодержавием, экономически от него зависела, а во второй половине 19 века российский созидательный потенциал создавался при поддержке правительства.
Буржуазия не обладала широтой политического кругозора, можно говорить даже о ее политическом эгоизме.
Стоит вопрос: реформистская альтернатива была ли обречена? На мой взгляд, можно говорить о серьезных ошибках временного правительства. Они не были запрограммированы. Не стоит говорить о том, что они были неизбежны – историю творят люди. Осенью 1917 года Керенскому, который возглавлял ВП разные люди, которые входили в его ближайшее окружение, советовали, что необходимо вырвать инициативу из рук большевиков. Т.е. нужны решительные шаги, а именно необходимо выступление премьера по двум вопросам: Керенский должен во всеуслышанье заявить, что Россия выходит из войны (перемирие с Германией) и, во-вторых, о том, что земля переходит в ведение земельных комитетов. А затем учредительное собрание могло облечь эти решения в форму закона. Но Керенский должен был проявить политическую инициативу.
Военный министр, генерал Верховский, осенью 1917 года прямо сказал Керенскому: армия воевать не может, если доживем до весны, весной она побежит из окопов, нужен сепаратный мир с Германией. Его подержал морской министр. Т.е. Керенскому подсказывали, что необходимо надеяться не на силу, а на политическое решение. Керенский же рассуждал так: «А что большевики? Да, готовится их выступление, пусть выступают. Мы справимся также, как в июле». Он был уверен в прочности своих позиций, поэтому военный министр Верховский был отправлен в двухнедельный отпуск на остров Валаам. И одновременно Керенский назначил командующим подполковника Полковникова, присвоив ему чин полковника. И этот полковник Полковников чуть ли не каждый день говорил Керенскому, что он может быть спокоен, войска петроградского гарнизона поддержат временное правительство. Октябрьские события же показали, на чьей стороне находился петроградский гарнизон.
Но у Керенского был шанс. Даже в самый последний момент переломить ситуацию и сохранить политическую инициативу.
Хочу отметить еще 2 альтернативы. Это возможность анархического взрыва. Действительно, в годы первой мировой войны резко расширилась социальная почва, на которой произрастала люмпенская психология из тех групп, которые были выбиты из привычной колеи (солдаты, матросы, квалифицированные рабочие Польши и Прибалтики, беженцы из прифронтовых губерний). В армии было мобилизовано 15,5 млн человек активного населения, из них 13 млн крестьян. Это все люди, выбитые из колеи. Неудивительно, что большевики на своем заседании ЦК 16 октября 1917 года вынуждены были констатировать, что в Петрограде на ряде предприятий усиливаются анархические настроения, в числе этих предприятий был и Путиловский завод, где усиливали свои позиции анархисты.
Еще одна альтернатива – это возможность формирования однородного социалистического правительства, т.е. правительство из представителей партий социалистической направленности. Это было возможно с 14 по 22 сентября при совещании. В преддверии этого совещания росли настроения в пользу однородной социалистической власти. В начале сентября на заседании партии меньшевиков голоса разделились полностью: половина выступала за коалицию с либералами, другие – за однородную социалистическую власть. В эсеровской партии продолжало активизироваться левое крыло, левые эсеры победили на северной партийной конференции, которая представляла интересы 45 тысяч членов эсеровской партии. И на работе демократического совещания в сентябре действительно существовал раскол на этот счет. В конечном счете оказались нерешенными разногласия по поводу того, что есть революционная демократия. Большевики считали, что это совет. Меньшевики вспоминали солдатские комитеты, кооперативы.
Можно констатировать одно, все партии социалистической ориентации оказались не на высоте задач, которые перед ними стояли.
Партии не сумели подняться до понимания общепартийной задачи и достичь компромисса, который бы позволил сформировать однородное социалистическое правительство, которое сумело бы обезопасить народ от гражданской войны.
