Когда-то В.Набоков говорил о том, что если бы вся жизнь была просто набором нелепых случайностей и не было бы в этом никакого связующего звена, то жить было бы слишком страшно и безнадежно. Этим связующим звеном, возможно, и является в "Герое нашего времени" игра судьбы с человеком.
В главе "Фаталист" есть такой эпизод. Печорин в темноте наталкивается на что-то толстое и мягкое, но при этом неживое. На дороге лежит свинья: ее разрубил шашкой пьяный казак, которого преследовали два других казака. Среди ночи к Печорину прибегают с известием о том, что казак зарубил Вулича, а потом заперся в пустой хате, и никому не удается выманить его оттуда. Среди собравшихся находится и мать убийцы.
Печорин готов испытать судьбу. Есаул отвлекает, казака, а Печорин прыгает в окно дома. Раздается выстрел, промах, казак схвачен.
"Я люблю сомневаться во всем; это расположение ума не мешает решительности характера - напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не минуешь!"
В этой сцене Печорин находит в себе силы бросить своего рода вызов судьбе. Правда, вызов атот делается с опорой на точный расчет: кинувшись в окно хаты, где заперся казак-убийца, Печорин четко понимает, что его шансы увеличиваются и быстротой его действий, и тем, что убийцу отвлекает есаул. Но расчет его основан и на предопределении: Печорину предсказали "смерть от злой жены", а тот, кому суждено быть повешенным - не утонет.
Странный замкнутый круг, фатальность событий и поступков. Тем не менее такая логика подтверждается сценой встречи Печорина с Верой в гроте: "Зачем она здесь? И она ли? И почему я думаю, что это она? И почему я даже так в этом уверен? Мало ли женщин с родинками на щеках?"
Здесь и сомнения, и странная уверенность, и когда встреча состоится, не последует удивления ни с одной стороны, а Вера даже скажет, "что была уверена, что встретит его здесь". Это не аргумент в пользу фатализма Печорина, а просто часть его жизненной философии, где органично сливаются две противоречащие друг другу установки. Первая из них - "человек предполагает, а Бог располагает", вторая - "под лежачий камень вода не течет". Идет борьба с предопределением с помощью его самого.
Это равновесие, впрочем, очень шаткое, и роман заканчивается не мимолетным, а все нарастающим ощущением большого вопроса, ответ на который здесь, в этой жизни, вряд ли найдется.
Как стремителен бег времени! Уже более 150 лет отделяют нас от героев Грибоедова, Пушкина, Лермонтова. Но мы вновь и вновь обращаемся к ним, к их чувствам, мыслям, раздумьям, ищем и находим в них близкое и нужное нам, детям XX и XXI веков.
Лермонтов. Исследования и находки Андроников Ираклий Луарсабович
2
В 1837 году Аким Акимович Хастатов в чине поручика лейб-гвардии Семеновского полка состоял адъютантом при начальнике штаба войск Кавказской линии в Ставрополе. Там, следовательно, Лермонтов и встретился с ним, когда следовал через Ставрополь в Нижегородский драгунский полк.
Прослужив несколько лет в Семеновском полку, в Петербурге, Хастатов с 1832 по 1835 год находился в отставке, жил в своем Шелкозаводском и, выезжая на Линию вместе с казаками на все тревоги, прослыл отчаянным храбрецом. Гарцевал он под пулями в штатском платье, в круглой соломенной шляпе, без оружия, с одним хлыстиком, немало удивляя своим видом казаков и, очевидно, еще более удивляя чеченцев, для которых он служил отличной мишенью. На своих визитных карточках, гордясь тем, что живет на «переднем крае», Хастатов писал вместо звания: «Передовой помещик Российской империи». Вообще о нем ходило множество анекдотов.
В 1835 году он снова определился в Семеновский полк, но с назначением состоять адъютантом начальника штаба линейных войск в Ставрополе. Эту должность, как мы знаем, занимал в то время генерал-майор Павел Иванович Петров, женатый на сестре Хастатова.
А. П. Шан-Гирей, приходившийся Хастатову родным племянником, рассказывал П. А. Висковатову, что во время первой ссылки Лермонтов гостил у Хастатова в Шелкозаводском. Значит, в 1837 году поэт снова побывал в тех местах, которые видел в детстве. Передавал Шан-Гирей также, что в основу рассказа «Бэла» положено «происшествие, бывшее с Хастатовым, у которого действительно жила татарка этого имени». Говорил, будто бы в «Фаталисте» Лермонтов описал случай, происшедший с Хастатовым в станице Червленой, когда тот ворвался в хату, в которой заперся пьяный казак, вооруженный пистолетом и шашкой.
Но даже и без этого ясно, что поэт не мог не побывать в Червленой и Шелковской, раз он начал свое путешествие «вдоль Линии» от Кизляра. Линия, как известно, проходила по Тереку. От Кизляра до Шелковской считалось пятьдесят восемь верст. Путешествуя от Кизляра, Лермонтов неизбежно должен был проезжать через станицы. Мы же знаем, что он там гостил у Хастатова, - очевидно, просто поехал туда вместе с ним.
Эта поездка обогатила русскую литературу «Казачьей колыбельной песней» и «Дарами Терека», а кроме того, дала Лермонтову богатый материал для «Бэлы» и «Фаталиста».
«Мне как-то случилось прожить две недели в казачьей станице на левом фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у друга поочередно, по вечерам играли в карты».
Так начинается «Фаталист».
Пребыванию Лермонтова в Червленой и Шелковской мы обязаны упоминанием в этой повести о каза?чках, «прелесть которых трудно постигнуть, не видав их», и описанием ночной станицы, когда Печорин возвращается домой пустыми переулками после пари с Вуличем и месяц, «полный и красный, как зарево пожара», показывается «из-за зубчатого горизонта домов».
Казачья станица описана в «Фаталисте» необычайно скупо, а между тем лермонтовское изображение остается в памяти на всю жизнь и другими описаниями не вытесняется.
«Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы, - пишет Лермонтов в „Фаталисте“. - Мы шли туда. Множество женщин бежало с плачем в ту же сторону. По временам опоздавший казак выскакивал на улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас».
Действие «Бэлы» происходит за Тереком, на левом фланге кордонной линии, «в крепости у Каменного брода».
Это не выдумано: Лермонтов называет конкретное место. Крепость находилась на Аксае, в восемнадцати верстах от Шелковской станицы, за переправой, и называлась «Таш-Кичу», или «Каменный брод». Выстроена она была при Ермолове, одновременно с крепостью «Внезапной», и обеспечивала Линию, шедшую по рекам Аксай и Акташ, от набегов чеченцев.
Все это хорошо известный Лермонтову район гребенских станиц. Недаром Печорин посылает нарочного за подарками в Кизляр («Бэла»), а потом отлучается в казачью станицу («Фаталист»).
Из книг и рукописей по истории гребенского казачества, из воспоминаний участников кавказской войны можно почерпнуть богатый материал, но даже и приблизительно нельзя себе представить, как близко все это одно от другого - Кизляр, Шелковская, Червленая, крепость за Каменным бродом, долины Аргуна и Ассы, описанные в «Измаил-бее», Грозная, откуда Лермонтов в 1840 году отлучался в казачьи станицы. От Шелковской до Гудермеса (бывш. Алхан-Юрт на Сунже) - около тридцати километров, до Хасав-Юрта - около тридцати двух.
Это стало понятно мне после того, как удалось побывать на Тереке, проехать через станицы в Кизляр, послушать рассказы старожилов, особенно доктора Степана Петровича Ларионова в станице Шелковской.
Нынешняя Шелковская стоит не там, где она находилась при Лермонтове. Жители ее отселились на новое место - в четырех километрах от Терека - после наводнения 1885 года. Наследники Акима Акимовича Хастатова продали тогда имение переселенцам, и на землях хастатовской усадьбы возник хутор Харьковский. Но и сейчас в густом лесу можно еще найти места, где было Шелкозаводское поселение, станица, кладбище, усадьба Хастатовых.
Идешь через чинаровый и карагачевый лес, обвитый плетями дикого винограда, бесконечной кажется непроходимая чаща, темная зелень, поляны, окруженные терном и ежевичником, заросшие травой дороги, в полтора человеческих роста камыш с сухими метелками. И вдруг - внезапный простор: плавное, быстрое течение Терека, широкого, как в половодье, с глянцевитой поверхностью тяжелой, словно густой воды. А за Тереком - горы, тоже уже знакомые нам через Лермонтова, а потом через Льва Толстого.
Недаром Шелковое звалось «земным раем». И понятно, почему Лермонтов так привязался к этим местам на всю жизнь.
Сохранилось предание, что «Казачью колыбельную песню» Лермонтов написал в станице Червленой. Рассказывают, что, войдя в хату, где ему отвели квартиру, он застал там молодую красавицу казачку Дуньку Догадиху, напевавшую песни над колыбелью сына своей сестры. И будто бы эта встреча вдохновила Лермонтова на создание его замечательного стихотворения.
Допустим, что в действительности этого даже и не было. А если и было, то все равно мы должны помнить, что, кроме песен, Лермонтов знал нравы и быт гребенских казаков и что его «Песня» не подражание народной, а обобщение самых разнообразных впечатлений. Но бесспорно, что воплощены эти впечатления в духе народной поэзии. Недаром жители Червленой считали, что Лермонтов написал «Казачью колыбельную песню», услышав в их станице подлинные казачьи песни. Если бы они не почувствовали этого внутреннего сродства лермонтовской песни с их собственными, не возникло бы предания о том, как, услышав пение казачки, Лермонтов тут же, пока вносили в хату его вещи, присел к столу и набросал на клочке бумаги свою «Колыбельную песню», да еще, окликнув казака Борискина, прочел ему эту песню, чтобы услыхать его мнение.
Это предание имеет несколько вариантов, - значит, оно очень устойчиво и основано, очевидно, на действительном случае.
У гребенских казаков весьма популярны песни на слова Лермонтова, в том число и «Казачья колыбельная песня». Как известно, чуждые слова и книжные обороты в песнях поэтов неизбежно подвергаются в народе замене или переделке, применительно к пению и живому народному языку. Однако составитель сборника «Песни гребенских казаков» специально отмечает, что «тексты лермонтовских стихов в фольклорном бытовании не подвергаются существенным изменениям», - новое доказательство, что образы и эпитеты лермонтовских стихотворений сродни гребенским песням.
Каким же песням гребенских казаков сродни «Казачья колыбельная» Лермонтова?
1799-1811 г.г. Детство. Александр Сергеевич Пушкин родился 6 июня 1799 г. в Москве. В детские годы его лучшим другом была няня Арина Родионовна, неграмотная крепостная крестьянка, песни и сказки которой привили ее воспитаннику любовь к народной поэзии.
1811-1817 г.г. Лицейские годы А. Пушкин поступил в Лицей 19 октября 1811 г.Эти годы сформировали мироощущение, политические убеждения поэта. В 1814 г. журнал «Вестник Европы» публикует первое стихотворение Пушкина - «К другу стихотворцу». В январе 1815 г. юный поэт в присутствии Державина читает свое стихотворение «Воспоминания в Царском Селе». В лицейских стихах Пушкина много перекличек с произведениями русских и французских писателей. Он не стеснялся своего ученичества, заимствовал темы, мотивы, образы, поэтический словарь, использовал жанры, сложившиеся в поэзии начала XIX века: оду, элегию, послание, мадригал. Действительно, во многих лицейских стихах Пушкина звучат анакреонтические мотивы лирики Батюшкова. Важное для молодого поэта «обозрение» старой и новой литературы, стихотворение «Городок» (1814), - эхо батюшковских «Моих пенатов» (1811). Элегии 1815-1816 гг. («Мечтатель», «К ней», «Певец» и др.) написаны под влиянием Жуковского. В немногих гражданских стихотворениях («Воспоминания в Царском Селе», «Лицинию») Пушкин предстает учеником Державина. Поэт жадно впитывает все лучшее, что создала европейская литература, - от античности до Вольтера, легендарного Оссиана и французской «легкой поэзии».1817-1820 г.г. Петербургский период. Годы жизни в Петербурге были для Пушкина не только порой веселой, беззаботной жизни, но и периодом быстрого духовного роста. Под непосредственным влиянием идей участников «Союза благоденствия» написаны стихотворения «Вольность» (1817) и «Деревня» (1819). Яркий политический темперамент Пушкина проявился в злой сатире на Александра I «Сказки. Noёl» («Ура! в Россию скачет. ..») (1818), в эпиграмме на всесильного временщика Аракчеева. Молодым порывом вольного сердца продиктовано послание «К Чаадаеву» (1818). 1820-1822 г.г. Южная ссылка Пушкин в период южной ссылки - яркий поэт-романтик. Ведущее положение в «южной» лирике заняли романтические жанры: элегия и дружеское стихотворное послание. Привлекал его и жанр романтической баллады («Песнь о вещем Олеге»). Элегии «Погасло дневное светило...», «Мне вас не жаль, года весны моей...», «Редеет облаков летучая гряда...» и «Я пережил свои желанья...» - как бы романтические эпиграфы к новой главе творческой биографии Пушкина.Настоящее казалось ссыльному поэту бесприютным, унылым и неопределенным. Часто возникали психологические параллели со знаменитыми опальными поэтами - древнеримским поэтом Овидием и современниками, Байроном и Е.А.Баратынским. Яркие образы изгнанников и странников, созданные Пушкиным в послании «К Овидию» (1821), в исторической элегии «Наполеон» (1821), в дружеских посланиях к Баратынскому (1822), подчеркнули символический смысл его собственной судьбы.Поэмы «Кавказский пленник» (1821), «Братья-разбойники» (1821-1822), «Бахчисарайский фонтан» (1821-1823) и «Цыганы» (закончены в 1824 г. в Михайловском) - главное достижение Пушкина в период южной ссылки.В мае 1823 г., в Кишиневе, началась работа над романом в стихах «Евгений Онегин». Замысел Пушкина был новаторским: поэт искал новый сюжет, который позволил бы преодолеть романтическую условность сюжетов «южных» поэм, нового героя, тесно связанного с жизнью общества, новый стиль. 1824-1825 ссылка в Михайловское. Михайловский период творчества - время смены эстетических ориентиров Пушкина. В Михайловском была завершена лучшая романтическая поэма «Цыганы», написан шедевр романтической лирики - стихотворение «К морю». Меняется стиль любовной лирики - слово поэта точно фиксирует психологическую уникальность его переживаний («К***» («Я помню чудное мгновенье...»), «Сожженное письмо», «Под небом голубым страны своей родной...», «Признание»). Пушкин создает цикл стихотворений «Подражания Корану» и «Песни о Стеньке Разине», в которых осваивает образность восточной поэзии и русского фольклора. В поэме «Граф Нулин» и в центральных главах «Евгения Онегина» (III-VI), написанных в Михайловском, Пушкин еще дальше уходит от романтизма.Веха в творческом самоопределении Пушкина-реалиста - историческая трагедия «Борис Годунов», законченная 7 ноября 1825 г. В ней отразились новые представления поэта о соотношении истории и личности, истории и народа, его интерес к трагическим, переломным эпохам в истории России. Творчество второй половины 1820-х гг. Размышления о современности, о перспективах нового царствования привели поэта к теме Петра I («Стансы», неоконченный исторический роман «Арап Петра Великого», поэма «Полтава»). В «Стансах» (1826) Пушкин призвал Николая I быть во всем похожим на «пращура». Новый царь поразил поэта прямотой и готовностью к реформам. Вторая половина 1820-х гг . - время создания многих лирических шедевров - отмечена высоким уровнем творческого самосознания Пушкина. Размышления о поэте получили законченный, концептуальный характер в программных стихотворениях «Поэт» (1827), «Поэт и толпа» (1828) и «Поэту» (1830). Усилился интерес Пушкина к философской проблематике: написаны стихотворения «Воспоминание» («Когда для смертного умолкнет шумный день...»), «Дар напрасный, дар случайный...», «Предчувствие», «Утопленник», «Анчар» (все - 1828 г.), «Дорожные жалобы», «Жил на свете рыцарь бедный...», «Брожу ли я вдоль улиц шумных...» (все - 1829 г.) «Полтава» (1828) - единственная историческая поэма Пушкина - крупнейшее произведение, написанное во второй половине 1820-х гг.. В сюжете поэмы изображение триумфа «России молодой» в лице неудержимого Петра переплетено с драматической историей любви и предательства Мазепы. Поэт нащупывал новый подход к истории, в полной мере проявившийся позднее в «Капитанской дочке». Болдинская осень (1830) - короткий, но самый плодотворный период в творчестве Пушкина. Первыми были прозаические «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», написанные в сентябре-октябре. Параллельно шла работа над шуточно-пародийной поэмой «Домик в Коломне» и последними главами «Евгения Онегина». В конце октября - начале ноября одна за другой появились «маленькие трагедии» - цикл философско-психологических «пьес для чтения»: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость», «Пир во время чумы». «Урожайная» Волдинская осень принесла «Сказку о попе и о работнике его Балде», «Историю села Горюхина». Фон пушкинского «пира воображения» - лирическая поэзия: около 30 стихотворений, среди которых такие шедевры, как «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье...»), «Бесы», «Моя родословная», «Румяный критик мой, насмешник толстопузый...», «Заклинание», «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы», «Герой», «Для берегов отчизны дальной...». Брак с Натальей Гончаровой . 18 февраля 1831 г. А. С. Пушкин обвенчался с Натальей Гончаровой. Брак стал для него и источником счастья, и причиной смерти. С 1836 г. петербургское аристократическое общество оплело А. С. Пушкина и его жену сетью интриг и гнусной клеветы. Этому содействовал скиталец по свету, французский эмигрант, офицер Дантес, настойчиво ухаживавший за женой Пушкина.Ситуация стала невыносимой, и 27 января 1837 г. состоялась дуэль между Дантесом и Пушкиным. На ней поэт был смертельно ранен.
«Фаталист» – ключевая новелла «Героя нашего времени». Вся она пронизана философским подтекстом об общественном и нравственном долге, о смысле и цели жизни, о том, кто же правит жизнью – человек ли, Бог или судьба? В «Фаталисте» говорится о том, что «мусульманская» вера в судьбу парализует «волю и рассудок», перекладывая ответственность за совершенные поступки с отдельной личности на «небеса», на которых будто бы «написана» судьба каждого человека.
В критической литературе существует мнение, что завершающая роман «Герой нашего времени» новелла «Фаталист», как и «Тамань», были написаны Лермонтовым значительно раньше и первоначально задумывались как самостоятельные произведения. Но потом, в процессе работы над романом, Лермонтов, так сказать, задним числом включил эти новеллы в произведение. Об этом свидетельствует некоторая несхожесть личности Печорина в «Фаталисте» с тем, как она обрисована в других частях романа. Но суть не в этом. «Фаталист» нужен был Лермонтову для полного изображения портрета своего поколения. Здесь он философски обобщает созданную удручающую картину современных ему нравов. Устами Печорина Лермонтов называет себя и свое поколение жалкими потомками, скитающимися по земле «без убеждений и гордости, без наслаждения и страха», неспособными больше к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного, счастья.
На первый взгляд подобные абстрактные рассуждения Печорина и правда могут показаться несвойственными привычному образу Печорина из новеллы «Княжна Мери» и других. Но это только на первый взгляд. Между тем, это один и тот же Печорин, раскрывающийся в каждой новелле «Героя нашего времени» в новом качестве, в соответствии с новым внутренним конфликтом. Лермонтов дает не статистический образ Печорина, а серию его портретов, поданных в разных ракурсах.
Содержание «Фаталиста» вроде бы незамысловатое. Печорин по делам службы попадает в казачью станицу. Чтобы скоротать время и убить скуку двухнедельной командировки, по вечерам играет с местными офицерами в карты. Однажды, засидевшись у майора С., заговорили о судьбе человека, по мусульманскому поверью, будто бы написанной на небесах. Одни высказывались в пользу этой теории, другие напрочь ее отвергали, и тут поручик Вулич, серб по национальности, предложил перейти от пустых споров к делу. Чтобы доказать, что предопределение свыше существует, он принял пари Печорина, снял со стены пистолет, взвёл курок и насыпал на полку порох. Доказывать он решил на самом себе. Его мысль была такова: если предопределение существует, то вряд ли ему суждено умереть именно сейчас, от пистолетного выстрела. Скорее всего он умрет как-нибудь иначе, судьба его уже «написана на небесах», а коль так, – нечего бояться сейчас пули – всё равно он останется невредим. И как это ни странно, пари он выигрывает.
Наружность поручика Вулича вполне соответствовала его характеру. Помимо Печорина, это второй главный: герой «Фаталиста». Вулич не боролся с природными склонностями, а был их пленником. В новелле читаем: «Была только одна страсть, которой он (Вулич – П. Б.) не таил: страсть к игре. За зелёным столом он забывал всё и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи, только раздражали его упрямство».
Это был храбрый, скрытный человек, несколько напоминавший самого Печорина. Принадлежал к тому же поколению, то есть к «жалким» наследникам героических времён, лишенным веры и цели жизни. Но Вулич не жаловался на судьбу, а довольствовался тем, что постоянно бесцельно дразнил и испытывал ее, не сомневаясь в ее безраздельной власти над человеком. Это убеждение и поддерживало его склонность играть собственной жизнью. Вулич – игрок по натуре. Он «самодовольно» улыбается после осечки пистолета, приставленного к собственному виску. «Это лучше банка и штосса», – говорит он с некоторой долей самолюбования Печорину. Вулича постоянно каким-то фатальным образом тянет рисковать.
Перед тем, как Вулич спустил курок, на Печорина нисходит некое тайное мистическое озарение, и он вдруг по лицу первого, хранящего странный отпечаток неизбежной судьбы, понял, что тот должен нынче умереть. И догадка Печорина подтвердилась. Вулича, по пути домой, убивает пьяный казак. Причем Вулич сам, собственным неуместным вопросом, провоцирует нападение. Это ли не предопределение!
Зарубивший Вулича казак запирается в пустом доме, и тут уже Печорин, подобно Вуличу, испытывает судьбу. Он врывается в дом через окно и обезоруживает казака.
Стиль «Фаталиста», как и остальных новелл романа, многозначен. С одной стороны, все высказывания персонажей строго подчинены развитию диалога, с другой стороны эти же высказывания звучат как самостоятельные афоризмы, имеющие общечеловеческое значение. В «Фаталисте» заложен очень глубокий философский подтекст. Все коллизии сгущены и сконцентрированы. Описаны три смертельные схватки с судьбой. Удачный эксперимент Вулича с выстрелом себе в висок трезво объяснил Максимыч, сославшись на то, что «азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем». Второе испытание стоило Вуличу жизни. «Чёрт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!..» – справедливо сокрушается Максим Максимыч. Из этого становится ясно, что в смерти Вулича повинен прежде всего он сам, а не судьба. И наконец, в сцене захвата пьяного казака Печориным видна прежде всего тщательная подготовка и продуманность операции. Печорин взвесил каждый жест при нападении. Перед этим изучил ситуацию, заглянув в хату через щель ставни, составил план действий, поместив у дверей троих казаков и поручив есаулу отвлекать внимание осажденного. Выбрав подходящую секунду, Печорин оторвал внезапно ставень и бросился в окно «головой вниз», что и обусловило промах казака, выстрелившего наугад. Цель всего этого подробного описания – ответить на одну из главных проблем всего романа: кто хозяин жизни на земле, слепая судьба или человек? Лермонтов доказывает, что – человек. Хотя, как мне кажется, ему были не чужды и некоторые мистические настроения. Соприкасаясь ежедневно со смертью – ведь идет война с горцами – волей неволей задумаешься о судьбе. Будешь сопоставлять: почему миновала тебя смерть в этом бою и минет ли в следующем? От чего это зависит: от собственной ловкости или от простого везения? Случайно ли всё это или имеет определенную систему? Я имею в виду принцип выживания в бою: кто остается в живых, и кто погибает?
Ответ ясен: конечно, многое зависит от самого человека, от его ловкости и умения. Но не исключена и доля везения, то есть некоторое частичное вмешательство судьбы. Пусть даже совсем незначительное. Лермонтов как бы говорит, что, если и есть предопределение свыше, то человек всё равно волен пойти наперекор судьбе и победить. Это и доказано поступком Печорина, когда он разоруживает пьяного казака.
В «Фаталисте» всё закручено вокруг темы судьбы, предопределения. Эта тема находит разное фразеологическое выражение в языке разных персонажей новеллы. Принципу разностороннего освещения всё той же проблемы предопределения подчинено и быстрое, почти молниеносное развертывание сюжета в композиции «Фаталиста». Повествование всё время удерживает внимание читателя в напряжении. В коротенькой вещи заключена поистине огромная энергетическая потенция.
В «Фаталисте» всё не случайно, всё работает на тему предопределения. Даже то обстоятельство, что поручик Вулич – серб по национальности, тоже не случайно. Это так же из области предопределения. Именно то, что Вулич – иностранец, помешало ему найти неуловимые оттенки в обращении, которыми люди одной национальности обычно пользуются почти интуитивно. Вежливая предупредительность серба в обращении к пьяному казаку была неуместна. Казак воспринял это как барскую снисходительность. Вопрос: «Кого ты, братец, ищешь? » уже предполагал ответ: «Тебя».
Но и для казака Вулич стал, так сказать, предвестником судьбы. Ведь, зарубив офицера, тот тем самым подписал себе смертный приговор. Видно, у этого казака на роду было написано умереть «на плахе». Судьба же привела его и в пустой дом, где он заперся. Будь иначе, казак бы попытался скрыться из станицы и тем сохранить себе жизнь. Но он не противился судьбе. Перебранка с есаулом, уговаривавшим казака покориться судьбе и его отчаянный ответ: «Не покорюсь!», шли как раз таки от бессилия и покорности судьбе. Всё это, видно, понял Печорин, решивший испытать и свою судьбу, поимкой запершегося в хате казака.
О «Фаталисте» можно еще говорить много, в этой коротенькой новелле материала для размышлений на целый роман. Темой предопределения не исчерпывается её содержание. Здесь и взаимоотношения казаков и офицеров, тех же господ и холопов, и кавказская война, уже сама по себе, без всяких фаталистических напластований, вызывающая глубокий интерес, как исторический факт, и новое увлечение Печорина хорошенькой дочкой старого урядника Настей, о которой упомянуто лишь вскользь, и многое другое.
Из всего сказанного воочию представляешь, какого мастера художественного слова лишилась Россия в то время, и что бы Лермонтов мог ещё создать, не оборвись его жизнь столь рано. Воистину, это была бы фигура масштаба Льва Толстого, и приходится только сожалеть и догадываться, какую бы «Войну и мир» он написал.
«Фаталист», как это ни странно, в наше время звучит весьма современно. Всегда в смутные времена оживает в обществе вера в сверхъестественные силы, в судьбу и предопределение. Первый всплеск этого интереса возник в России в начале этого века, но затем мистические веяния были прерваны разгулом коммунистического мракобесия после семнадцатого года.
Тем и отличается крупный художник слова, что он своими произведениями заглядывает далеко вперед. Произведения настоящего таланта всегда современны и актуальные. Только посредственности пишут на злобу дня.
Новеллой «Фаталист» Лермонтов положил начало популярной отечественной мистической беллетристике. И это не просто литература, досужее фантазирование, – а подступы к научному пониманию фатальных явлений действительности. Это взгляд в науку XXI века, вероятно, откроющую завесу над многими таинственными явлениями современной жизни.
Понять себя человек не может, пока он не определит назначение своей жизни и человеческого существования вообще. «Журнал Печорина» наполнен размышлениями о смысле, о взаимоотношениях личности и общества, о месте человека в череде поколений, о роли в истории человечества. В «Герое нашего времени» эту тему композиционно завершает глава «Фаталист», насыщенная философской проблематикой: и социальные, и психологические вопросы в ней осмысливаются с философских позиций.
Основная черта характера Печорина - самопознание. Он постоянно
Анализирует свои мысли, поступки, желания, симпатии и антипатии, пытаясь раскрыть корни добра и зла в одном человеке: «Я иногда себя презираю, …не оттого ли я презираю других…», «зло порождает зло», «А что такое счастье? … если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечный источник любви». Нет истинной личности без глубины самоанализа. Но это качество в Печорине преувеличено. Не имея возможности реализовать себя в настоящем деле, не «угадав» своего «назначения», все «силы необъятные» души он направил на самопознание. И это уродует душу Печорина, искажает развитие личности. Настойчиво возвращается он к мысли о деформированности собственной психики. Он говорил, немного кокетничая, княжне Мери о двух половинах своей души. Эта же мысль в беседе с Вернером перед дуэлью выражена гораздо более четко и жестко, без тени романтических затей: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его».
Для понимания образа Печорина важно сопоставить две его самохарактеристики. Одна предельно романтична: «Я как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига; его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце…» Так объясняет он свой отказ от «тихих радостей» брака с княжной Мери, свою неспособность обрести семейное счастье под «мирным солнцем». Но все гораздо сложнее: подводя итоги жизни в ночь перед дуэлью Печорин сказал о себе жестко и определенно: «Я - как человек, зевающий на бале, который не едет спать только потому, что еще нет его кареты». И обе эти характеристики верны! Ибо «человек, зевающий на бале», не мог появиться ниоткуда, не мог возникнуть на пустом месте. Душа, родственная бурям и битвам, не может не тосковать в однообразных светских гостиных, вырваться откуда можно лишь в смерть. «После этого стоит ли труда жить? а все живешь - из любопытства…» Это «любопытство» и есть главный стержень его жизни; не случайно по дороге на дуэль Печорин в разговоре с Вернером вернется к этой мысли: «Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия».
Это любопытство не имеет ничего общего с любопытством праздного зеваки, оно толкает Печорина вмешиваться в жизнь «честных контрабандистов», бесконечно испытывать любовь Веры и дружбу Вернера, добиваться любви
Мери, вести смертельную игру с Грушницким на краю пропасти… Он все время испытывает судьбу. Зачем? Зачем принял пари Вулича, зачем врывался в хижину, где заперся пьяный казак-убийца?
«Фаталист» отвечает на все эти вопросы. Спор о предопределении, с которого начинается эта глава, - важнейший, центральный вопрос жизни для Печорина. Он ясно и недвусмысленно сформулирован: «И если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок?» Вот что мучит Печорина, вот что заставляет его превращать жизнь в цепь экспериментов над собой И окружающими! Навязчиво, неотвязно стоит перед ним призрак: он играет недостойную роль «топора в руках судьбы»! Определена ему эта роль свыше или он сам берется за нее? Поэтому Печорин и принимает пари Вулича; ему важно удостовериться, решит ли его участие судьбу Вулича, погубит ли его вмешательство?
Но в том-то и беда, что никакие эксперименты не дадут окончательного ответа на вопросы о смысле бытия. Уверенность может дать только вера. А глубокая вера предков утрачена в век Печорина. Вера отцов давала человеку уверенность в себе, давала твердые моральные ориентиры, духовные идеалы, но лишала внутренней свободы, отнимала право на самостоятельность решений. Человек, отказавшийся от этой веры, обретает свободу, а для Печорина личная свобода - высшее благо: «двадцать раз жизнь свою поставлю на карту, но свободы своей не продам». Но эта свобода оказывается единственным, чем вообще можно дорожить в мире человеку, ощущающему себя песчинкой, от чьей воли ничего не зависит, чья жизнь и смерть ничего не изменит.
Так лермонтовское одиночество мироощущения переплавляется в одиночество Печорина, а лермонтовское бездомье - в печоринскую тягу к разрушению Дома. Для созидания необходима вера, а в раздвоенном сознании «героя нашего времени» для веры места нет.
